Так научись минутой дорожить,
которую дано тебе прожить,
не успевая всё предусмотреть,
в которой можно даже умереть,
побольше думай друг мой о себе…

Так суди же о силе любви, коль вещи
те, к которым ты прикоснулась ныне,
превращаю – при жизни твоей – в святыни.

Так, по выпуклому лицу
памяти всеми пятью скребя,
ваше сегодня, под стать слепцу,
опознаёт себя.

Так, с годами, улики становятся важней преступленья, дни –
интересней, чем жизнь; так знаками препинания
заменяется голос.

                   Такая тишь
там, наверху, встречает златоротца,
 что, на чердак карабкаясь, летишь
                на дно колодца.

Такой сумбур, что я не удивлюсь,
найдя свои стихи среди газет,
отправленных читателем в клозет…

Там звучит «ганнибал» из худого мешка на стуле,
сильно пахнут подмышками брусья на физкультуре;
что до чёрной доски, от которой мороз по коже,
так и осталась чёрной. И сзади тоже.

Там украшают флаг, обнявшись, серп и молот.
Но в стену гвоздь не вбит и огород не полот.
Там, грубо говоря, великий план запорот.

Там, где есть горизонт, парус ему судья.

Там, на острие иголки, хватает места только для одного, и уж пусть он лучше будет старым, поскольку старики не притворяются ангелами.

тело / сопротивляется, когда истлело / воспоминаниям.

Тело сыплет шаги на землю из мятых брюк…

Тело, привыкшее к своему
присутствию, под ремнём
и тканью, навязывает уму
будущее. Мысль о нём.

…темнеет. Присядь, перекинься шуткой
с говорящей по-южному, нараспев,
обезьянкой, что спрыгнула с пальмы и, не успев
стать человеком, сделалась проституткой.

Теперь всё чаще чувствую усталость,
Всё реже говорю о ней теперь.

Теперь так мало греков в Ленинграде,
что мы сломали Греческую церковь,
дабы построить на свободном месте
концертный зал. В такой архитектуре
есть что-то безнадёжное.

тепло любое, / ладони – тем более, преходяще.

Тех нет объятий, чтоб не разошлись
             как стрелки в полночь.

Тихотворение моё, моё немое,
однако тяглое – на страх поводьям,
куда пожалуемся на ярмо и
кому поведаем, как жизнь проводим?

Ткни пальцем в темноту. Невесть
куда. Куда укажет ноготь.
Не в том суть жизни, что в ней есть,
но в вере в то, что в ней должно быть.

то есть грядущее тем, что наг,
делает ясный знак.

То ли сыр пересох, то ли дыханье спёрло.
Либо: птица в профиль ворона, а сердцем – кенар.
Но простая лиса, перегрызая горло,
Не разбирает, где кровь, где тенор.

То не колокол бьёт над угрюмым вечем!
Мы уходим во тьму, где светить нам нечем.
Мы спускаем флаги и жжём бумаги.
     Дайте нам припасть напоследок к фляге.
Почему всё так вышло? И будет ложью
на характер свалить или Волю Божью.
Разве должно было быть иначе?
     Мы платили за всех, и не нужно сдачи.

То, куда вытянут нос и рот,
прочий куда обращён фасад,
то, вероятно, и есть «вперёд»,
а остальное считай «назад».

То, что обычно стремятся обозначить такими эпитетами, как «загадочный», «мечтательный»… объясняет преобладание в этой галерее внешне необязательных блондинок, над излишней однозначностью брюнеток.

То, что предстоит вам, — замечательное, но утомительное странствие… Никто не может сказать вам, что вас ожидает, менее всего те, кто остаётся позади. Однако единственное, в чём они могут вас заверить, — что это путешествие в один конец.

То, что составляет … истину, как таковую, есть наше признание её.

То, что цвело и любило петь,
стало тем, что нельзя терпеть
без состраданья – не к их судьбе,
но к самому себе.

Тогда, когда любовей с нами нет,
тогда, когда от холода горбат,
достань из чемодана пистолет,
достань и заложи его в ломбард.

Того, что грядёт, не остановить дверным / замком.

Толкование сновидений … начинается с толкования реальности.

Толком не знаю. Но в каждой вере
есть та черта, что по крайней мере
объединяет её с другими:
то не запреты, а то, какими
люди были внизу, при жизни,
в полной серпов и крестов отчизне.

Только если мы решили, что «сапиенсу» пора остановиться в своём развитии, следует литературе говорить на языке народа.

Только море способно взглянуть в лицо небу…

Только оглянувшись и можно перевести дыхание.