… человек только своё горе любит считать, а счастья своего не считает.

Человеку гораздо необходимее собственного счастья знать и каждое мгновение веровать в то, что есть где-то уже совершенное и спокойное счастье, для всех и для всего…

Человеку кроме счастья, так же точно и совершенно во столько же, необходимо и несчастие!

Чем хуже человеку жить или чем забитее или беднее весь народ, тем упрямее мечтает он о вознаграждении в раю…

Честный и чувствительный человек откровенничает, а деловой человек слушает да ест, а потом и съест.

Честный человек с тем и живёт, чтоб иметь врагов.

Через детей душа лечится…

Что мне теперь ваши законы? К чему мне ваши обычаи, ваши нравы, ваша жизнь, ваше государство, ваша вера? Пусть судит меня ваш судья, пусть приведут меня в суд, в ваш гласный суд, и я скажу, что я не признаю ничего.

Что может быть глупее глупого добряка?

Что праздно лежит и само на нас  рот пялит, того стыдно не взять рукой.

Что уму представляется позором, то сердцу сплошь красотой.

Чтобы сделать соус из зайца, надо зайца, чтобы уверовать в бога, надо бога…

Чтобы умно поступать, одного ума – мало.

Это был человек даже совестливый (то есть иногда), а потому часто грустил.

Это маленькое словечко “почему” разлито во всей вселенной с самого первого дня мироздания … и вся природа ежеминутно кричит своему творцу: ”Почему?” …

Я бы сам смеялся с ними, – не то чтоб над собой, а их любя, если б мне не было так грустно, на них глядя.

Я ведь, наверно, ничего бы не сумел сделать из моего великодушия: ни простить, потому что обидчик, может, ударил меня по законам природы, а законов природы нельзя прощать; ни забыть, потому что хоть и законы природы, а всё-таки обидно.

Я всю жизнь мою лгал. Даже когда говорил правду.
… Главное в том, что я сам себе верю, когда лгу. Всего труднее в жизни жить и не лгать…

Я достаточно образован, чтоб не быть суеверным, но я суеверен.

Я думаю, что если дьявол не существует и, стало быть, создал его человек, – то создал он его по своему образу и подобию.

Я не был влюблён… я… был счастлив иначе.

Я не понимаю, как можно проходить мимо дерева и не быть счастливым, что видишь его?

Я никогда не мог понять, как можно любить своих ближних. Именно ближних-то, по-моему, и невозможно любить, а разве что дальних.

Я перед ним виноват, следовательно, я должен ему отомстить.

Я, право, не знаю, можно ли смотреть на пожар без некоторого удовольствия?

Я православие определяю не мистическими верованиями, а человеколюбием…

Я решительно не знаю, для чего жизнь так коротка. Чтоб не наскучить, конечно… Но если кому не скучно, тем бы и дать пожить подольше.

Я упражняюсь в мышлении, а следственно, у меня всякая первоначальная причина тотчас же тащит за собою другую, ещё первоначальнее, и так далее в бесконечность.

Я хочу не такого общества, где бы я не мог делать зла, а такого именно, чтоб я мог делать всякое зло, но не хотел его делать сам.

Ясно и понятно до очевидности, что зло таится в человеке глубже, чем предполагают лекаря-социалисты, что ни в каком устройстве общества не избегните зла, что душа человеческая останется та же, что ненормальность и грех исходят из неё самой…