Многие идеи находят себе признание лишь при том непременном условии и лишь потому, что они умеют не показывать своё настоящее лицо и даже готовы, когда нужно, отречься от себя и предать самих себя.

Можно было бы гораздо больше сказать, чем мы говорим, и гораздо меньше лгать, чем мы лжём.

Молчащие истины никого не пугают.

Мудрость человеческая есть безумие перед Господом, и мудрейший из людей был … величайшим грешником.

… мы, даже в самые трудные минуты совершенной безнадёжности, делаем вид, что нам нисколько не трудно, что нам очень легко. Мы и умирать стараемся красиво! И это лицемерие считается высшею добродетелью.

Мы ничего не знаем, что будет с нами после смерти, – а что может быть постыднее, чем говорить о том, чего не знаешь?
                                            (парафраз: Сократ)

Найти там закон, где все видят нелепость, отыскать там смысл, где, по общему мнению, не может не быть бессмыслицы, и не прибегнуть ко лжи, к метафорам, к натяжкам… это высший подвиг человеческого гения.

Нам нечего бояться изменчивости: самый опасный враг наш – это «самоочевидные истины».

Наследственный грех (познание добра и зла – Ю.Р.) тяготеет над падшим человечеством, и все попытки преодолеть его разбиваются, как волны об утёс, о невидимую стену предрассудков, которым мы поклоняемся, как вечным истинам.

Начало всякого знания есть страх.

Наше мышление притязает на права, которые ему не принадлежат.

Не всегда вопросы ставятся затем, чтобы на них давались ответы.

Не только ворон с орлом никогда не столкуются, но редко два человека понимают по-настоящему друг друга. Библейский рассказ о смешении языков – не выдумка и не миф, как думают в своём высокомерии учёные люди. Даже когда люди произносят одни и те же слова, они видят и слышат разное.

Невозможность чуда есть самое ужасное насилие над духом.

Нельзя «увидеть»  – и не обрадоваться, как голодному нельзя есть и не испытывать удовольствия.

Нет законов над человеком … Он мера вещей, он призван законодательствовать, как неограниченный монарх, и всякому положению вправе противопоставить положение прямо противоположное.

Нет надобности отказываться от даров земли. Но нельзя из-за них забывать неба.

… нет ничего общего между философией и наукой. Они не только не помогают и не дополняют одна другую, как принято думать, – они всегда враждуют меж собой. И вражда тем более напряжённая, что её приходится обычно скрывать под личиной любви и доверия.

Неудачные попытки продвинуться в область вечно для нас скрытого ценнее удачных попыток изучить то, что лежит на виду.

Никакого «там» – нет, есть только «здесь». И Бог только здесь, а не там.

Ночь имеет свои права, а день – свои.

Нужно знать, что мы вовсе и не знаем как следует, что такое совершенство.

Обыкновенные люди, познавшие противоречивость действительности, вовсе уже не такие большие спорщики.

Оглядка, по самой своей сущности, исключает возможность и даже мысль о борьбе. Оглядка парализует человека. Кто оглядывается, кто оглянулся, тот должен увидеть то, что уже есть, то есть голову Медузы, а кто увидит голову Медузы, неизбежно, как это было известно уже древним, превращается в камень. И его мышление, мышление камня, будет, конечно, соответствовать его каменному бытию.

Огромность, несравненная чудесность и вместе с тем ни с чем не сообразная парадоксальность, точнее, чудовищная нелепость библейского откровения выходит за пределы всякой человеческой постижимости и допускаемых возможностей.

Они мучительно ищут, но ничего не находят. Даже те, которые считаются учителями человечества. Какое великое искусство нужно им, чтоб придать себе вид «нашедших»! И, в конце концов, самого гениального творчества хватает только для того, чтоб ослепить других.