На скромную твою Помпею
обрушивается мой Везувий
забвения: обид, безумий,
перемещения в пространстве, азий,
европ, обязанностей; прочих связей
и чувств, гонимых на убой оравой
дней, лет, и прочая. И ты под этой лавой
погребена. И даже это пенье
есть дополнительное погребенье
тебя, а не раскопки древней,
единственной, чтобы не крикнуть – кровной! –
цивилизации. Прощай, подруга.
Я позабыл тебя…

На чьё бы колесо сих вод ни лить,
оно всё тот же хлеб на свете мелет.
Ведь если можно с кем-то жизнь делить,
то кто же с нами нашу смерть разделит?

Наверно, после смерти – пустота.
И вероятнее, и хуже Ада.

Навсегда – не слово, а вправду цифра,
чьи нули, когда мы зарастём травою,
перекроют эпоху и век с лихвою.

Навсегда расстаёмся с тобой, дружок.
Нарисуй на бумаге простой кружок.
Это буду я: ничего внутри.
Посмотри на него – и потом сотри.

Над нами время промолчит,
пройдёт, не говоря,
и чья-то слава закричит
немая, не моя.

Над человеком, читающим стихи, труднее восторжествовать, чем над тем, кто их не читает.

Надёжнейшая защита от Зла – это предельный идивидуализм, самостоятельность мышления, оригинальность, даже, если угодно, – эксцентричность. То есть то, что нельзя подменить, подделать, скопировать…

Накопление невыговоренного, невысказанного… может привести к неврозу. С каждым днём в душе человека меняется многое, однако способ выражения часто остаётся одним и тем же. Способность изъясняться отстаёт от опыта. Это пагубно влияет на психику.

Наличье пик это ещё не залог мишени.

Нам нравится распускаться.Нам нравится колоситься.Нам нравится шорох ситца   и грохот протуберанца…

Нам пора уходить.
Рассекает стекло
серебристая нить.
Навсегда истекло
наше время давно.
Переменим режим.
Дальше жить суждено
по брегетам чужим.

Народ никогда не говорит в один голос.

Нас других не будет! Ни
здесь, ни там, где все равны.
Оттого-то наши дни
в этом месте сочтены.

Мы с тобой никто, ничто.
Сумма лиц, моё с твоим,
очерк чей и через сто
тысяч лет неповторим.

Нас меняет то, что мы любим, иногда до потери собственной индивидуальности.

Настоящее порождает прошлое гораздо более энергично, чем наоборот.

настоящему, чтоб обернуться будущим,
требуется вчера.

Настоящий изгнанник с собой
всё уносит. И даже сомненью
обладанья другою судьбой
не оставит, как повод к волненью.

Натяни одеяло, вырой в трухе матраса
ямку, заляг и слушай «уу» сирены.
Новое оледененье – оледененье рабства
наползает на глобус. Его морены
подминают державы, воспоминанья, блузки.
Бормоча, выкатывая орбиты,
мы превращаемся в будущие моллюски,
бо никто нас не слышит, точно мы трилобиты.

Научился лгать себе, и сделал это искусством
(в отсутствие лучшего общества, и чтобы не спятить).

Находчивость – источник суеты.

Начало имеет смысл, если существует конец.

Наш стадный инстинкт сильнее инстинкта самосохранения.

Наша литература поэтому так замечательно и отстаивает добро, что чересчур сильно ему сопротивление.

…наши широты, наши наглухо застёгнутые, жёсткие, зажатые, диктуемые зимней психологией нормы публичного и частного поведения…

Не выходи из комнаты; считай, что тебя продуло.
Что интересней на свете стены и стула?
Зачем выходить оттуда, куда вернёшься вечером
таким же, каким ты был, тем более — изувеченным?