Губерман, Игорь Миронович (1936) — российский и израильский поэт, писатель

 
Губерман
 

Бог даровал мне ощущение
намного разума сильней:
во мне от жизни восхищение
острей, чем ужас перед ней.

Боюсь, как дьявольской напасти,
освободительных забот:
когда рабы приходят к власти,
они куда страшней господ.

Бывает – проснёшься, как птица,
крылатой пружиной на взводе,
и хочется жить и трудиться;
но к завтраку это проходит.

В кумирах и святынях разуверясь,
отчаявшись постигнуть и понять,
любую погубительную ересь
готовы мы восторженно принять.

В любые века и эпохи,
покой на земле или битва,
любви раскалённые вздохи –
нужнейшая Богу молитва.

В нашей жизни есть кулисы,
а за ними – свой мирок,
там общественные крысы
жрут общественный пирог.

В наших джунглях, свирепых и каменных,
не боюсь я злодеев старинных,
а боюсь я невинных и праведных,
бескорыстных, святых и невинных.

Вечно и нисколько не старея,
всюду и в любое время года
длится, где сойдутся два еврея,
спор о судьбах русского народа.

Время льётся, как вино,
сразу отовсюду,
но однажды видишь дно
и сдаёшь посуду.

Всё уже сочинено в далёкие средние века – и современными авторами только воруется. А средневековые авторы, в свою очередь, покрали эти мысли у античных, и если что-то новое у них мелькнуло – это, значит, из источников, не сохранившихся и до нас не дошедших.

Высшая у жизни драгоценность –
дух незатухающих сомнений,
низменному ближе неизменность,
Богу – постоянство изменений.

Где страсти, где ярость и ужасы,
где рать ополчилась на рать,
блажен, в ком достаточно мужества
на дудочке тихо играть.

Грешнейший грех – боязнь греха,
пока здоров и жив;
а как посыплется труха,
запишемся в ханжи.

Для учёного соблазн классификации неотступен, как для монаха – вожделение.

Добро уныло и занудливо,
И постный вид, и ходит боком,
А зло обильно и причудливо,
Со вкусом, запахом и соком.

Добро – это талант и ремесло
стерпеть и пораженья и потери;
добро, одолевающее зло, –
как Моцарт, отравляющий Сальери.

Дорога к истине заказана
не понимающим того,
что суть не просто глубже разума,
но вне возможностей его.

Дорогая, будь моею,
а не то не будешь ею.

Дорогие Ильичи,
Из гробов вылазте:
Очень трудно стало жить
Без советской власти.

Душа отпылала, погасла,
состарилась, влезла в халат,
но ей, как и прежде, неясно,
что делать и кто виноват.

Если жизнь излишне деловая,
функция слабеет половая.

Жил человек в эпохе некой,
твердил с упрямостью своё,
она убила человека,
и стал он гордостью её.

Закрыв глаза, прижавши уши,
считая жизнь за подаяние,
мы перерыв, когда не душат,
смакуем, как благодеяние.

Звоните поздней ночью мне, друзья,
не бойтесь помешать и разбудить;
кошмарно близок час, когда нельзя
и некуда нам будет позвонить.

Злу я не истец и не судья,
пользу его чувствую и чту;
зло приносит вкусу бытия
пряность, аромат и остроту.

Как просто отнять у народа свободу:
Её надо просто доверить народу.

Когда время, годами шурша,
достигает границы своей,
на лице проступает душа,
и лицо освещается ей.

Когда усилия науки
прольют везде елей и мёд,
по любопытству и со скуки
всё это кто-нибудь взорвёт.

Красоток я любил не очень,
и не по скудности деньжат:
красоток даже среди ночи
волнует, как они лежат.

Люблю людей и по наивности
открыто с ними говорю.
И жду распахнутой взаимности,
а после горестно курю….

… люблю соглашаться с собеседником, он тогда быстрей меняет свою точку зрения.

Мечты питая и надежды,
девицы скачут из одежды;
а погодя – опять в одежде,
но умудрённее, чем прежде.

Можно в чём угодно убедить
целую страну наверняка,
если дух и разум повредить
с помощью печатного станка.

Мужчина – хам, зануда, деспот,
мучитель, скряга и тупица;
чтоб это стало нам известно,
нам просто следует жениться.

Мы делим время и наличность,
мы делим водку, хлеб, ночлег,
но чем отчётливее личность,
тем одиноче человек.

Мы пьём и разрушаем нашу печень,
кричат нам доктора в глухие уши,
но печень мы при случае полечим,
а трезвость иссушает наши души.

На всё происходящее гляжу
и думаю: огнём оно гори;
но слишком из себя не выхожу,
поскольку царство Божие внутри.