Цветаева, Марина Ивановна (1892 — 1941) — российская поэтесса

Цветаева
 
 
 

А Бог? – По самый лоб закурен,
Не вступится! – Напрасно ждём!
Над койками больниц и тюрем
Он гвоздиками пригвождён.

А может, лучшая победа
Над временем и тяготеньем –
Пройти, чтоб не оставить следа,
Пройти, чтоб не оставить тени…

А следующий раз – глухонемая
Приду на свет, где всем свой стих дарю, свой слух дарю.
Ведь всё равно – что говорят – не понимаю,
Ведь всё равно – кто разберёт? – что говорю.

Бог – слишком бог, червь – слишком червь.

Быть человеком важнее, потому что нужнее. Врач и священник нужнее поэта, потому что они у смертного одра, а не мы. … За исключением дармоедов во всех их разновидностях – все важнее нас.

В мире ограниченное количество душ и неограниченное количество тел.

В России, как в степи, как на море, есть откуда и куда сказать. Если бы давали говорить.

В России меня лучше поймут. Но на том свете меня ещё лучше поймут, чем в России.

… в стихах, как в чувствах, только вопрос порождает непонятность …

Век мой – яд мой, век мой – вред мой,
Век мой – враг мой, век мой – ад.

Вот вам мой стих. Он вам нравится или не нравится, доходит или не доходит, «красив» (для вас) или не красив. Но хорош он, как стих, или плох, могут сказать только знаток, любящий и … мастер.

Всё ведающее заведомо повинно.

Всё поэту во благо … всё, кроме перегруженности бытом, забивающим голову и душу.

Вскрыла жилы: неостановимо,
Невосстановимо хлещет жизнь.
Подставляйте миски и тарелки!
Всякая посуда будет – мелкой,
Миска – плоской.
                         Через край – и мимо –
В землю чёрную, питать тростник.
Невозвратно, неостановимо,
Невосстановимо хлещет стих.

Всяк дом мне чужд, всяк храм мне пуст,
И всё – равно, и всё – едино.

Всяк на Руси – бездомный.

Вы мне сейчас – самый близкий, вы просто у меня больнее всего болите.

Газет – читай: клевет,
Газет – читай: растрат.
Что ни столбец – навет,
Что ни абзац – отврат…

… греха современность не знает, понятие грех современность замещает понятием вред.

Два на миру у меня врага,
Два близнеца – неразрывно-слитых:
Голод голодных – и сытость сытых.

Деньги – мои завтрашние стихи. Деньги – мой откуп от издателей, редакций, квартирных хозяек, лавочников, меценатов – моя свобода и мой письменный стол.

Душа – под музыку – странствует. Странствует – изменяется. Вся моя жизнь – под музыку.

Единственное, чего люди не прощают, это что ты без них, в конце концов, обошёлся.

Единственный учитель: собственный труд. И единственный судья: будущее.

Есть книги настолько живые, что всё боишься, что, пока не читал, она уже изменилась, как река – сменилась, пока жил – тоже жила, как река – шла и ушла. Никто дважды не вступал в ту же реку. А вступал ли кто дважды в ту же книгу?

Есть смрад чистоты.

Жизнь и смерть давно беру в кавычки,
Как зведомо-пустые сплёты.

Жизнь прекрасна. Не моя, конечно, но всё же.

Жить – стареть,
Неуклонно стареть и сереть.

Знаю всё, что было, всё, что будет,
Знаю всю глухонемую тайну,
Что на тёмном, на косноязычном
Языке людском зовётся – Жизнь.

И слёзы ей – вода, и кровь –
Вода, – в крови, в слезах умылася!
Не мать, а мачеха – Любовь:
Не ждите ни суда, ни милости.

… И у меня бывает тоска … От неё я бегу к людям, к книгам, даже к выпивке, из-за неё завожу новые знакомства. Но когда тоска «от перемены мест не меняется» … –  дело дрянь, так как выходит, что тоска зависит от себя, а не от окружающего.

Ибо чара – старше опыта. Ибо сказка – старше были.

Каждая книга – кража у собственной жизни. Чем больше читаешь, тем меньше умеешь и хочешь жить сам.

Как женщины – играют, как хотят,
Когда хотят – кому хотят…

Как живётся вам – здоровится –
Можется? Поётся – как?
С язвою бессмертной совести
Как справляетесь, бедняк?

Как цвет нуждается в поливке,
Так нужно денег, чтобы жить –
Хотя бы для того, чтоб лить
Не сливки в кофий по утрам, а кофий в сливки!

Как я, поэт, т.е. человек сути вещей, могу обольститься формой? Обольщусь сутью, форма сама придёт.