Орфей не побоялся спуститься в самый ад за Эвридикой, Пигмалион вымолил для себя у богов чудо, Дон Жуан подал руку ожившей статуе, у Пушкина даже скромный юноша отдаёт жизнь за одну ночь Клеопатры. А в «Песне Песней» мы читаем: любовь сильна, как смерть.

От копеечной свечи Москва сгорела, а Распутин и Ленин – тоже копеечные свечи – сожгли всю Россию.

Паскаль замечает, что, если бы у Клеопатры нос был чуть-чуть короче, мировая история приняла бы другое направление. Это глубокая и верная мысль: мировая история направляется обычно бесконечно малыми величинами.

Познание, в конечном счёте, держится на доверии к нему, и человеку предоставляется самому решать, самому свободно выбирать – заслуживает ли знание доверия или не заслуживает.

Пока мы «знаем», пока мы «понимаем» – мы спим, и тем крепче спим, чем «яснее и отчётливее» … наши суждения.

Постоянство явлений природы в высокой степени загадочно и таинственно, я даже готов сказать, что оно имеет какой-то противоестественный характер.

Поэт примиряет нас с жизнью, выясняя осмысленность всего того, что нам кажется случайным, бессмысленным, возмутительным, ненужным.

Правота и истина – земные дары, столь же бренные и преходящие, как слава и почести.

… преступление является не от злой воли, а от бессилия человека разгадать тайну жизни.

Привычка считать истиной только то, что доказано, – самая отвратительная и несчастная привычка.

Природа систематически губит всё, что создаёт … Смерть и разрушение – неизбежный конец всему, вышедшему из рук природы.

Протянувши руку к дереву познания, люди навсегда утратили свободу. Или иначе: у них осталась свобода, но только свобода выбирать между «добром» и «злом».

Пусть бы на земле никто никогда не слышал о Боге – только бы Бог был. И наоборот – если бы все до одного человека верили в Бога, которого нет, можно было бы предать проклятию эту веру, как бы сладка и утешительна она ни была.

Радости, восторги, блаженства – это только приманка, червячки, которыми приходится соблазнять людей, неспособных понять, что цель мироздания не в них…

Разве идея необходимости не есть наиболее адекватное выражение окаменелости?

Разум должен отказаться от притязаний на суверенитет. Ему не дано «всё черпать из себя», не он был вначале. Истоки и корни лежат за пределами разума.

Разум также легко подкупить, как и душу человека. И, главное, разум никогда не замечает, что его подкупили.

Самое опасное, то, что грозит окончательной гибелью живому существу – и душе и телу – это удовольствие.

Самые важные и значительные мысли, откровения, являются на свет голыми, без словесной оболочки: найти для них слова – особое, очень трудное дело, целое искусство. И наоборот: глупости и пошлости сразу приходят наряженными в пёстрые, хотя и старые, тряпки – так что их можно прямо, без всякого труда, преподносить публике.

Свобода всегда пугала людей, привыкших думать, что их разум выше всего на свете.

Сколько великих, величайших мыслей погибло только потому, что они не мирились с идеей об единой истине и не могли дышать в атмосфере, пропитанной этой идеей.

Сколько ни толковало … человечество о вере, как страстно оно не стремилось к ней, оно всё же не могло победить в себе прирождённого неверия. Оно говорило о вере, но искало знания и понимания.

Смерть есть самое неестественное, таинственное и загадочное из всего, что вокруг нас происходит.

Страх смерти объясняется исключительно чувством самосохранения. 

Стремление к объективности – от лукавого, от князя сего мира … оно есть верный признак совершенного равнодушия к мирам иным.