Развалины есть праздник кислорода и времени.

Размышляя о причале,
по волнам плывёт «Аврора»,
чтобы выпалить в начале
непрерывного террора.
Ой ты, участь корабля:
скажешь «пли!» – ответят «бля!»

Разница между прозой и изящной словесностью – это разница между пехотой и ВВС.

Райские птицы поют, не нуждаясь в упругой ветке.

Раньше, пятно посадив, я мог посыпать щёлочь.
Это всегда помогало, как тальк прыщу.
Теперь вокруг тебя волнами ходит сволочь.
Ты носишь светлые платья. И я грущу.

Роман или стихотворение есть продукт взаимного одиночества писателя и читателя.

Россия, в отличие от народов счастливых существованием законодательной традиции, выборных институтов и т.п., в состоянии осознать себя только через литературу, и замедление литературного процесса посредством упразднения или приравнивания к несуществующим трудов даже второстепенного автора равносильно генетическому преступлению против будущего нации.

Русский орёл, потеряв корону,
напоминает сейчас ворону.

Рыбак уплывает в ультрамарин
от вывешенных на балкон перин…

С другой стороны, пусть поймёт народ,
ищущий грань меж Добром и Злом:
в какой-то мере бредёт вперёд
тот, кто с виду кружит в былом.

С точки зрения воздуха, край земли
всюду.

С точки зрения Времени смерть и любовь – одно и то же: разница может быть замечена только человеком.

Самая же излюбленная форма времяпрепровождения в Ленинграде, как и повсюду в России, – пол-литра … Уже в девять утра чаще увидишь пьяного, чем такси.

Самая счастливая, т.е. самая отрешённая любовь всё же меньше любви к отрешённости, внушаемой поэту Временем.

Самая язвительная его ирония была направлена против одного из основных христианских пороков – благочестивой нетерпимости.
(о Кавафисе)

Самих себя увидеть в нищете,
самих себя увидеть на щите,
заметить в завсегдатаях больниц
божественная участь единиц.

Самое главное есть… умение никому не причинить бо-бо.

Самое интересное в пустоте –
это то, что ей предшествует полнота.

Самоустранение не добродетель,
а необходимость…

Свет – ослепляет. И слово – лжёт.
Страсть утомляет. А горе – жжёт,
ибо страданье – примат огня
над единицей дня.

…святого без чудовища не бывает…

Свобода –
это когда забываешь отчество у тирана,
а слюна во рту слаще халвы Шираза,
и, хотя твой мозг перекручен, как рог барана,
ничего не каплет из голубого глаза.

Свободный человек, когда он терпит поражение, никого не винит.

Север крошит металл, но щадит стекло.
Учит гортань говорить «впусти».
Холод меня воспитал и вложил перо
в пальцы, чтоб их согреть в горсти.

Сейчас я с этим справляюсь лучше, но на это ушла целая жизнь.

Секретность – постель тщеславия.

Серьёзность, к сожалению, не плюс.
Но тем, что я презрительно отплюнусь,
я только докажу, что не стремлюсь
назад, в глубокомысленную юность.

Сидишь, обдумывая строчку,
и, пригорюнясь,
глядишь в невидимую точку:
почти что юность.

Сильный мороз суть откровенье телу
о его грядущей температуре
либо — вздох Земли о её богатом
галактическом прошлом.

сказать либо слишком много, / либо слишком мало – смотря с кем говорить.

Склока следствия с причиной
прекращается с кончиной.

скрип пера / в тишине по бумаге – бесстрашье в миниатюре.

Скрипи, моё перо, мой коготок, мой посох.
Не подгоняй сих строк: забуксовав в отбросах
эпоха на колёсах нас не догонит, босых.

Скука – наиболее распространённая черта существования…

Скука – признак высокоразвитого вида, признак цивилизации.

Скука говорит на языке времени, и ей предстоит преподать вам наиболее ценный урок в вашей жизни … урок вашей крайней незначительности.