Губы дала.
Как ты груба ими.
Прикоснулся и остыл.
Будто целую покаянными губами
в холодных скалах высеченный монастырь.

Гудят
        в башке
                 пивные пары,
тощая мысль
                 самогоном
                              смята,
и в воздухе
            даже не топоры,
а целые
      небоскрёбы
                стоэтажного
                               мата.

Даже
         мерин сивый
желает
      жизни изящной
                  и красивой.

Дворцы
       на тыщи спален и зал —
и в каждой
           и стол
                  и кровать.
Таких
      вторых
             и построить нельзя —
хоть целую жизнь
                 воровать!

Демократизмы,
                         гуманизмы —
идут и идут
                    за измами измы.
Не успеешь разобраться,
                    чего тебе нужно,
а уже
       философией
                голова заталмужена.

— Дескать,
          муж у вас
                     дурак
                           и старый мерин,
я люблю вас,
             будьте обязательно моя,
я сейчас же
            утром должен быть уверен,
что с вами днём увижусь я.

Для веселия
             планета наша
                         мало оборудована.
Надо
     вырвать
             радость
                    у грядущих дней.

Для сморкания —
                    пальчики,
для виду —
              платочек.
Торчит
          из карманчика
кружевной уголочек.
Толку не добьёшься,
                    что ни спроси —
одни «пардоны»,
               одни «мерси».

Довольно грошовых истин.
Из сердца старое вытри.
Улицы — наши кисти.
Площади — наши палитры.

Довольно
         ползало 
               время-гад,
копалось
            время-крот!

Долг наш —
           реветь
                медногорлой сиреной
в тумане мещанья,
                     у бурь в кипеньи.

Единица! —
       Кому она нужна?!
Голос единицы
             тоньше писка.
Кто её услышит? —
                  Разве жена!
И то
     если не на базаре,
                       а близко.

Если встретите человека белее мела,
худющего,
худей, чем газетный лист, —
умозаключайте смело:
или редактор
или журналист.

Если кто
         развернётся
                     и бросит копьё,
ему
     и жетон,
              и заграничная виза,
а бросит
             водку
                      тот, кто пьёт,
почему
         ему
         не присуждают приза?

Если
      хочется
             сунуть рыло им
в то,
     кого судим,
                кого милуем, —
наш ответ:
нет!
Если
      просто
            попросят
                     одолжения ради —
простите такого-то —
                     дурак-дядя, —
всегда
     ответ:
да!

Есть
     перед нами
                огромная работа —
каждому человеку
                  нужное стихачество.
Давайте работать
                 до седьмого пота
над поднятием количества,
          над улучшением качества.

Ешь ананасы, рябчиков жуй,
День твой последний приходит, буржуй.

Жилы и мускулы —
                      молитв верней.
Нам ли вымаливать
                      милостей времени!
Мы —
каждый —
держим в своей пятерне
миров приводные ремни!

Забуду год, день, число.
Запрусь одинокий с листом бумаги я,
Творись, просветлённых страданием слов
нечеловечья магия!

Заглуша
              поэзии потоки,
я шагну
             через лирические томики,
как живой
                   с живыми говоря.

Загнанный в земной загон,
влеку дневное иго я.
А на мозгах
верхом
«Закон»,
на сердце цепь —
«Религия».